Дмитрий Леонидович Сапрыкин – философ, культуролог и эссеист. Родился в 1973 году в Зеленограде. В 1996 году закончил Московский физико-технический институт. Кандидат философских наук. В настоящее время – директор Проектного центра "Докса", специализирующегося в области новых гуманитарных технологий. Один из авторов концепции сайта "Православие 2000", а также ряда других интернет-проектов. Опубликовал около 50 статей в известных бумажных и интернет изданиях. Автор монографии "Regnum hominis. Имперский проект Френсиса Бэкона". М.: "Индрик", 2001.


Наука как свободный поиск истины через рассмотрение мiра является даром, который получило изначально всё человечество без разделения на народы, религии (вне зависимости от их собственной истинности) и традиции. В этом смысле наука существовала всегда, начиная с Адама. Поэтому также, великие ученые могли быть (и были) фактически у всех больших народов (опять же вне зависимости от достоинства их духовных традиций sub specie aeternitatis). Однако, в отличие от этого общего отношения к Истине, “от создания мира” открывающейся через “рассматривание видимых творений”, наука в том специфическом смысле, который мы вкладываем в это слово сейчас, наука, достигшая небывалой материальной эффективности и размаха, эта новая наука возникла в истории только один раз и в одном месте. Она возникла в Западной христианской цивилизации причем в момент ее глубокого духовного излома.

Эта “новая наука” несомненно явилась не просто так. Несомненно, ее появление имело и глубокий духовный смысл и глубокие духовные истоки. Но она не есть тем не менее явление чисто духовное, если понимать это в смысле чего-то совершенно противопоставленного “телесному”. “Новая наука” имела и особую, в тех или иных условиях пространства и времени вырастающую телесную организацию. Нужно заметить, правда, что вопреки устремлениям новейшей, по сути материалистической, социологии, пытающейся исходя из присущей всякой “организации” видимости все свести только к ней, телесность вовсе не является чем-то самодовлеющим и самодвижным. Тем не менее, и вопреки слишком увлекающимся “спиритуалам”, она не есть и что-то, что вовсе лишено существенности. Напротив телесность (и в частности, телесность организации) как раз и является для нас тем самым, где и через что действует дух.

Организация “новой науки” (и новой школы) есть организация прежде всего основанная на гораздо более древней власти, изначально данной человеку. Френсис Бэкон – великий “глашатай новой науки” – неоднократно объявлял, что весь его проект есть по сути проект возвращения и осуществления первоначальной власти Адама над видимым творением, власти которую Адам получил от Бога и которую потом частично утратил через грехопадение. Бэкон называл это восстановлением “Царства человека”(1)

То о чем говорил в этом отношении лорд-канцлер Англии сэр Френсис Бэкон, не является чем то случайным и неважным, каким-то “идеологическим фоном” его “научной программы”. Напротив, здесь он коснулся может быть глубочайшей тайны лежащей в основе нынешних успехов и мощи так называемой “науки”. Действительно, если говорить по сути, могущество “науки” покоится в определенном использовании и превращении того “царственного достоинства” человека, которое традиционно увязывается с образом Божиим в нем (Быт.1, 26-27) и которое предполагает власть человека над видимой тварью, власть, которая как и всякая власть – “от Бога” (Рим., 13). Этот Богоданный характер человеческой власти, однако, не означает еще и обязательно “благости” ее конечного употребления. В конце концов и падшие ангелы получили свою власть от Бога, но они употребили ее во зло.

В этом смысле вопрос о конечном духовном значении научного “Царства человека”, постепенно становящегося в последние столетия, остается открытым: служат ли его творцы благому Царству Христову или напротив, они приготовляют приход тиранического царства Антихриста, пока еще до конца не ясно.

Здесь я буду отвечать не на этот заведомо превосходящий нашу (очень скромную) духовную меру вопрос, но другой, гораздо более скромный и лежащий в компетенции конкретно-исторического исследования – вопрос о сути и традиционных прототипах небольшой части того грандиозного проекта новой науки, провозвестником которого был Ф. Бэкон – а именно замысла научной организации нового типа. Этот замысел, как понимал его лорд-канцлер Англии, соотносится с целым проекта очень просто: чтобы завоевать “Царство человека” нужно иметь соответствующую организацию – некий “научный орден”. Традиционными истоками этого “Ордена” мы сейчас и займемся.

Научное Общество нового типа

Замечательно, что почти все заметные фигуры приложившие в семнадцатом – начале восемнадцатого веков руку к преобразованию науки и научного образования явно или не явно обращаются к бэконовскому замыслу научной организации нового типа: это и французский католический реформатор науки и образования Мари Мерсенн, и радикально протестантские революционные деятели в Англии вроде Самуэля Хартлиба и Джона Дари, и так называемые “розенкрейцеры” (см. ниже), и основатели Лондонского Королевского общества (например, епископ Томас Спрат, Роберт Бойль и Джозеф Гленвиль) и Парижской Королевской Академии Наук (в частности, Христиан Гюйгенс) и реформатор школы Ян Амос Коменский и, наконец, Годфрид Вильгельм Лейбниц, имевший прямое отношение к основанию двух других крупнейших научных обществ нового типа – Берлинской и Санкт-Петербургской Академий наук. Я думаю, что это совершенно не случайно. Кажется, в своих произведениях, в особенности, наиболее странном из них – утопии “Новая Атлантида” Бэкон действительно наметил и выразил уже совершенно новую эпоху в жизни интеллектуальных сообществ Европы – эпоху, собственно, породившую “великую и ужасную” новую науку. Сказанное им по этому поводу поэтому не есть просто очень талантливое фантазирование, но нечто гораздо более существенное – проецирование некоего глубокого сдвига в организации человеческой власти (которая здесь выступает как власть человека над “природой”). Нашей задачей здесь будет выяснить, хотя бы отчасти: что же здесь проецируется и исходя из каких прототипов были впервые продуманы организационные структуры “новой науки”.

* * *

Лорд-канцлер Англии сэр Френсис Бэкон барон Веруламский виконт Сент-Албанский, возвращался к теме о создании новой организации науки много раз, но пожалуй наиболее яркое выражение его понимание этого вопроса нашло в одном из наиболее странных и наиболее впечатливших современников его произведений – неоконченной утопии “Новая Атлантида”.

В этом коротком произведении речь идет о том как испанские путешественники случайно попадают на таинственный остров Бенсалем, расположенный в Южном море и отождествляемый также с Новой Атлантидой. О существовании этого острова в остальном мире не известно никому, тогда как бенсалемцы напротив обладают подробными сведениями обо всем происходящем в других странах. Основное содержание дальнейших событий, описанных в утопии, помимо краткого ознакомления путешественников с общими порядками и историей Новой Атлантиды (в том числе историей приобщения бенсалемцев к христианскому учению, которое произошло, что интересно без непосредственного присутствия кого-либо из апостолов), составляет описание деятельности грандиозного научного общества “Дом Соломона” (которое “в древности” называлось также “Коллегией шести дней творения”).

Собственно говоря, описание этого “Дома Соломона”, дополненное соображениями из других произведений Ф. Бэкона, и составляет тот замысел “научной организации нового типа” который так воодушевил современников.

Основным занятием членов “Дома Соломона” являются научные исследования. Причем эта организация должна, во-первых или прямо включать в себя или так или иначе соотноситься (например получая информацию) со всеми научными силами страны и даже мира. Она должна направлять развитие всей науки в любых ее формах, причем не просто так, а именно в соответствии с общим планом и под централизованным руководством “Отцов Дома Соломона”.

Затем, “Дом Соломона” должен, соотносясь со всеми сферами жизни государства вести сбор и письменную фиксацию сведений обо всем. Для этого существует продуманная система сбора информации, предполагающая, между прочим, поставленный на широкую ногу научно-технический шпионаж. Эти, предварительно собранные данные затем используются для методически-организованной, централизованной и кооперированной научной работы (о необходимости этого Бэкон говорит постоянно и в других своих произведениях, особенно в “Новом Органоне” и “Приготовлении к естественной и экспериментальной истории”).

Таким образом, научный Орден (как его также называет Бэкон) имеет исключительное положением в стране, пользуясь полной государственной поддержкой и почестями (ср. сцену встречи члена Дома Соломона горожанами) и оказывая непосредственное влияние почти на все сферы жизни. При всем при этом Общество оставалось фактически никому не подконтрольным (в значительной степени даже государству – члены Ордена решают, что сообщать ему, а что – нет [1, т.2, с.517], тем более речь не идет о каком либо контроле со стороны общества(2)).

Научный Орден имеет довольно жесткое квази-иерархическое устройство: высший уровень составляют “Отцы дома Соломона”, на следующем уровне стоят разного рода ученые проводящие конкретные исследования, наконец имеется еще и работники более низкого уровня (“подручные и слуги”), а также послушники и ученики. Деятельность Дома Соломона носит достаточно замкнутый характер (Бэкон в Новой Атлантиде много раз говорит о наличии многообразных орденских “секретов”), этот характер подчеркивается например способом обнародования результатов работы Дома Соломона(3), а также общественным ритуалом. Такая замкнутость и даже эзотеризм (ср. [1, т.1, с.328-329] о “эзотерическом методе”), впрочем, противопоставляются Бэконом эзотеризму оккультных тайных обществ, занимавшихся поиском “тайного знания”, переданного из некоего скрытого источника и недоступного профанам (Бэкон резко критикует магию, алхимию и проч. в частности за их приверженность такой идее “тайного знания”). “Эзотеризм” Бэкона носит скорее организационно-функциональный характер (соответствуя современному понятию о “секретности”) – он служит в первую очередь практическим целям научного сообщества и Ордена в целом, а также тому, чтобы “не допустить к тайнам науки непосвященную чернь” [1, т.1, с.329].

Сейчас я не вхожу в описание более тонких деталей Бэконовского замысла (который в “Новой Атлантиде” выступает в виде утопии, а в других произведениях, например, в первой части “Великого Восстановления наук” – трактате “О достоинстве и приумножении наук”, даже в виде конкретных рекомендаций королю) но уже из сказанного должно быть очевидно, что Общество задуманное Бэконом сильно отличается, скажем, от итальянских гуманистических академий, исторически связанных с одной стороны с византийскими гуманистическими кружками (так называемыми “театрами” [4, c. 15-65]), а с другой стороны – возоржденческими тайными обществами(4). Бэконовский замысел, действительно (по крайней мере с организационной стороны) представлял научную организацию совершенно нового типа. Поэтому, неудивительно, что вдохновители новых Академий (Лондонской, Парижской, Берлинской и Санкт-Петербургской) апеллировали именно к Бэкону.

Проект Бэкона таким образом действительно обозначает некий водораздел между научными организациями старого типа (вроде гуманистических академий или, например, философских сект античности)(5) и новыми научными организациями, сыгравшими такую большую роль в создании “новой науки”.

Научный орден. Бэкон и иезуиты

В “Новой Атлантиде” Бэкон называет свое общество орденом: “an order, or society, which we call Saloman’s House” [2, v.1, p.145], в других местах этого произведения проводя еще целый ряд сближений с монашескими и, вообще, церковными организациями. Так отличительным знаком “одного из отцов Соломонова дома” [1, т.2, с.507 - 508] является crosier – жезл епископа или аббата перед ним несут также пастушеский посох)(6). Значительная часть сотрудников Ордена называется hermits – отшельники или пустынники [2, v.3, p.157; 1, т.2, с.510], а учащиеся называются novices – послушники. В довершение всего члены ордена совершают ежедневные богослужения и моления [2, v.3, p.165-166; 1, т.2, с.518].

С другой стороны, настойчивое чередование в названии Дома Соломона слов “общество” и “орден” допускает возможность видеть здесь намек на орден иезуитов (Societas Iesu)(7). Предположение это усиливается если вдобавок к “Новой Атлантиде”, проанализировать другие произведения Бэкона.

В трактате “О достоинстве и приумножении наук” (De dignitate et augmentis scientiarum), составляющем первую часть корпуса “Великого Восстановления Наук” (Instauratio Magna Scientiarum) Бэкон неоднократно и прямо указывает на монашеские ордена (в особенности орден иезуитов) как на образцы организации науки и образования. Так в Посвящении книги 2 он пишет в общем смысле (это очень важное место, поэтому процитирую его полностью: “Ведь если успешное развитие науки в немалой степени зависит от разумной организации отдельных университетов и правильного управления, то еще больших результатов можно было бы добиться, если бы все университеты рассеянные по Европе, установили бы между собой более тесную связь и сотрудничество. Ведь, как известно, немало орденов и товариществ, хотя и находятся в разных государствах, далеко друг от друга, тем не менее объединяются в сообщества и своего рода братства, тщательно поддерживают эти союзы и даже имеют общих префектов (областных или федеральных), которым они все подчиняются. Природа создает отношения братства в семье, занятия ремеслами устанавливают братство в цехах, божественное помазание несет с собой братство среди королей и епископов, обеты и уставы устанавливают братство в монашеских орденах, и, конечно, невозможно, чтобы точно таким же образом не возникло благородное братство среди людей, ибо сам Бог носит имя Отца света (Quemadmodum enim doctrinarum progressio haud parum in prudenti regimne et institutione academiarum singularum consistit; ita magnus ad hoc cumulus accedere possit, si academiae universae, per totam Europam sparsae, arctiore conjunctionem et necessitudinem contraherent. Sunt enim, uti videamus , multi ordines et sodalitia, quae licet regnis et spatiis longinquis disjuncta sint, tamen societatem et tantem fraternitatem inter se ineunt et colunt; adeo ut habeant prefectos (alios Provinciales, alios Generales(8)) quibus omnes parent. Et certe quemadmodum natura creat fraternitatem in familiis; artes mechanicae contrahunt fraternitatem in sodalities(9); unctio divina superinducit fraternitatem in regibus et episcopis(10); vota et regulae conciliant fraternitatem in ordinibus: eodem modo fieri non potest, quin intercedat fraternitas illustris et generosa, inter homines, per doctrinas et illuminations(11) quandoquidem Deus ipse Pater luminum nuncipetur)“ [1, т.1 c.146; 2. v.1, p.491].

Если обратить внимание на противопоставлении в оригинальном тексте Academiae singulares и Academiae universae, per totam Europam sparsae которые Бэкон сравнивает с устройством Ордена (причем, слово academia в английском переводе, помещенном в лондонском собрании сочинений Бэкона [2, v.4, p.289] передается словом university), тогда этот фрагмент можно понять так: если даже разумная организация отдельных (singulares) академий (может быть. =университетов) приносит хорошие результаты, то создание системы “рассеянных по Европе” но связанных и скооперированных академий (по образцу монашеских орденов) приведет к полному успеху.

В других местах Бэкон более явно приводит орден иезуитов в качестве примера: в кн.1 “О достоинстве и приумножении наук” [2, v.1, p.445; 1, т.1, с.98] он говорит что искусство воспитания (educatio) – “эта важнейшая часть древней науки (disciplinae) вновь возродилась некоторое время тому назад в коллегиях иезуитов”, в другом месте – [1, т.1, с.121]: “иезуиты... отчасти по собственной инициативе, отчасти же из-за соперничества со своими противниками стали уделять очень большое внимание образованию”. В кн.6, гл.IV он пишет: “...проще всего было бы ограничиться советом: “Бери за образец школы иезуитов, так как в настоящее время в области воспитания нет ничего лучше этих школ” [1, т.1, с.383] и так далее.

* * *

Такое внимание к иезуитам (в меньшей степени и к другим орденам) со стороны Бэкона вполне объяснимо – организационные научно-образовательные успехи Ордена в то время действительно были весьма велики (обучение вообще являлось главным делом ордена): по всей Европе раскинулась сеть систематически организованных на основе единообразного Ratio Studiorum Societatis Jesu учебных заведений нового типа (уже в 1574 году, через восемнадцать лет после смерти Лойолы, Орден имел 125 таких коллегий, в 1579 году- 144, в 1616 – 372, в 1626 – 444). Понятно, что активная образовательная и научная деятельность иезуитов – ударной силы католической Контрреформации, бесспорно оказала значительное влияние и на зарождающуюся “новую науку” (В иезуитских коллегиях учились, например, Рене Декарт и Мари Мерсенн, а Франческо-Мария Гримальди преподавал в них.)

С другой стороны нужно иметь в виду, что в конце XVI-го – начале XVII веков, католическая (и особенно иезуитская) экспансия в Англии достигли значительного размаха и, поэтому, должны были рассматриваться как серьезная угроза безопасности государства и Англиканского вероисповедания (в этот момент в стране действовало около трехсот тайных иезуитов), по-видимому они участвовали в целом ряде антиправительственных заговоров. Существовала значительная (преимущественно иезуитская) папистская антипротестантская (и в частности, антиангликанская) литература Френсис Бэкон, крупнейший государственный деятель, игравший не последнюю роль в делах Англиканской церкви, конечно, должен был быть осведомлен о деятельности иезуитов, и хорошо понимал как значение этой деятельности, так и ее опасность.

В известном эссе “О единстве Церкви” он упоминает, между прочим, о известном “Пороховом заговоре” – взрыве Парламента в 1605 году к которому были причастны иезуиты; по тому положению, которое занимал в тот момент Бэкон, он должен был быть хорошо осведомлен о деталях этого дела. Степень этой осведомленности мы не можем, к сожалению оценить, т.к. не имеем доступа к соответствующим документам. Однако, даже из опубликованных его работ и переписки, видно, что он принимал активное участие в обсуждении “католических дел” (в частности – спорах с римо-католиками по вопросам канонического и государственного права, “испанским” и “ирландским” делам, обсуждении и принятии антииезуитских законов, будучи своего рода “экспертом” по католичеству (см. напр. [3, v.1, р.18-30] – его заметки о состоянии Христианства в Европе, там же p.47-56 письмо Бэкона, по-видимому к королеве Елизавете, касающееся характера и действий Римо-католиков, в частности их монашеских орденов и др. Джеймс Спеддинг издатель и комментатор работ Бэкона подчеркивает исключительный интерес молодого Бэкона к вопросам екклезиологии и церковной политики [3, v.1, p.38-46, 70-73 и др.]. Некоторые выступления Бэкона показывают, что он был знаком с современной ему римо-католической теологией, в частности, с некоторыми работами виднейшего иезуитского теолога Суареса (ср. напр. [3, v.5, pp.5-13]) – это тем более понятно, что как раз в те годы, когда Ф. Бэкон был близок к королю Якову I, последний лично вел активную литературную полемику с виднейшими иезуитскими богословами (в том числе Суаресом и Беллярмином – см. его сочинения на эту тему в [7]).

Особое отношение Ф.Бэкона к иезуитам, которое проявляется в этих работах, по-видимому сформировалось уже на раннем этапе его деятельности на службе государства, когда он под патронажем сэра Френсиса Вальсингама (F.Walsingham) занимался, чем-то в роде внутренней контрразведки, собирая разнообразные данные о деятельности иезуитов в Англии [8, p.35]. В этом контексте интерес Бэкона к иезуитам, и стремление использовать опыт своих врагов, чтобы как-то ответить на их инициативы, вполне понятен(12).

Нужно, однако, заметить, что эти исторические подробности имеют для меня скорее второстепенный характер. Гораздо важнее общий вывод о том, что задумываемая организация имела структуру ордена. Это заключение гораздо серьезней, чем могло бы показаться – дело в том, что наличие и сильное развитие духовных и социально-культурных организаций орденского типа представляет из себя одну из наиболее характерных черт культурной жизни именно западно-христианской культуры в целом. (Которая в этом отношении резко отличается, скажем, от восточно-христианской. Православное монашество, несмотря на наличие различных уставов никогда не образовывало ничего подобного католическим орденам, которые начали активно складываться именно в эпоху разделения церквей. В римо-католическом мире орденская система получила исключительное распространение, между прочим, в связи с необходимостью для Римского престола иметь универсальное орудие для проведения своей всемирной политики.) В продолжение всего Средневековья организации орденского типа (особенно, собственно, монашеские и рыцарские) играли ведущую роль в духовной жизни Запада, в дальнейшем их значение трансформировалось но все же осталось большим. При этом можно отметить случаи полного переноса организационных орденских структур на новые сообщества по своей ориентации совершенно противоположенные первоначальным (ср. [10, с.384-385], о ордене иллюминатов, основанном Вейсгауптом по иезуитским образцам). Попытку Бэкона тоже можно рассматривать как “отображение” традиционной структуры папских духовных орденов на “орден нового типа” – одновременно научный и королевский (поскольку в обосновании его исключительную роль имперская и монархическая идея – анализ этого, правда, является темой для отдельной работы(13)).

Таким образом, тип орденской организации, изначально характерный для Западной цивилизации можно считать тем прототипом, который был “спроецирован” в бэконовском проекте. Конкретная же организация иезуитов была по-видимому лишь одним из тех конкретных образцов которому следовал Бэкон (другими, возможно были те sodalitium’ы, о которых также пишет Бэкон).

* * *

В своей, изданной несколько лет назад, книге [8] Джулиан Мартин, оставляя в стороне те моменты которые мы разобрали выше, обращает внимание на определенное сходство и даже, почти полный параллелизм, бэконовского замысла реформы науки, в том числе создания научной организации нового типа, его же замысла реформы государства и права (с.72-171). При этом существенна связь этого замысла с монархическим идеалом Бэкона и его стремлением к созданию великой мировой Британской империи (тогда многие его произведения могут рассматриваться как “проект” такой империи).

В частности, Дж.Мартин обращает внимание на то, что “Новая Атлантида”, есть не только произведение о новой научной организации, но прежде всего о модернизированном государстве – империи. Он отмечает наличие в произведении богатого имперского символизма (который имеет аналоги и в других произведениях, а также, например, в известном фронтисписе издания “Instauratio Magna” 1620 года, где помещено изображение военного корабля проплывающего между геркулесовыми столбами, которое использовалась в контексте испанского имперского символизма). Дж.Мартин указывает на то, что под Бенсалемом-Новой Атлантидой, по-видимому следует разуметь Англию (и Британскую империю), а мифический страны законодатель Соламона соотносим не только с библейским Соломоном, но и с Яковом I, поскольку сравнения английского короля Якова и царя Соломона встречаются у Бэкона очень много раз [8, p.134-140]. Принимая эти достаточно убедительные соображения нужно констатировать, что у Бэкона речь идет не просто о “научном обществе” или “научном ордене”, но именно о королевской научной организации.

Бэкон и розенкрейцеры

В связи с вопросом о культурно-исторических прототипах и аналогиях замысла научно-образовательной организации описанного в “Новой Атлантиде” и других произведениях Бэкона, нужно остановиться еще на популярном, особенно после работ английской исследовательницы Френсис Амалии Йейтс, сопоставлении бэконовских идей с так называемым “розенкрейцеровским” движением.

“Розенкрейцеровское движение” о котором говорит Ф.Йейтс [11, 12] – т.е. достаточно широкое оккультно-эзотерическое и в тоже время реформаторское движение, сложившееся первоначально в кругах близких ко двору главы протестантской унии Фридриха Пфальцкого с центрами в Гейдельберге и Праге, начало оформляться после издания в 1614-15 гг. двух нашумевших манифестов “Слава...” и “Исповедание...” братства розенкрейцеров. В этих сочинениях говорилось, что некто Кристиан Розенкрейцер, германский христианин, предпринял путешествие на Восток и там из арабо-иудейских источников позаимствовал какое-то тайное совершенное знание, которое должно было полностью преобразить положение в науках, религиозной и политической жизни. После того как у него не удалась попытка приобщить к этому знанию христиан Испании и других стран, Розенкрейцер создал тайное Братство или Орден, которое сто лет (это как раз время Реформации – XVI век) действовало тайно и теперь (то есть во время появления манифестов), когда почва подготовлена, готова открыться и осуществить грандиозную реформу науки и общества.

Манифесты произвели колоссальное впечатление в протестантских кругах на континенте. Хотя никакое “братство розенкрейцеров” так и не было обнаружено, в Пфальце и Богемии оформилось широкое, ассоциирующее себя с ним, движение, которое создало ряд тайных обществ и породило значительную литературу и отличалось одновременно интересом к алхимии и каббале и к проектам радикальной реформы науки и общества. Впоследствии это движение несомненно оказало влияние на становление идеологии франкмасонства, а также на развитие активно выдвигавшихся протестантских проектов объединения церквей (судя по всему под определенным их влиянием находился и целый ряд известных европейских интеллектуалов от Коменского до Лейбница).

Для нашей темы существенно, что с одной стороны, с розенкрейцеровским движением первоначально был связан ряд выходцев из Англии (жена Фридриха Пфальцкого – дочь Якова I, принцесса Елизавета была хорошо знакома с трудами Бэкона, определенное воздействие на движение оказали также Джон Ди и Роберт Флудд – см. [11]). С другой стороны, после первых поражений протестантов в Тридцатилетней войне ряд деятелей, зависящих от розенкрейцеров бежали в Англию и затем играли большую культурную роль в эпоху Английской революции и в период непосредственно предшествующий ей. Так несомненно связано с розенкрейцеровским движением в идейном отношении эзотерическое общество “Macaria” или “Antilia” – см. [13], созданное Хартлибом и Дари и составлявшего эзотерическую основу “Невидимого колледжа”, активно участвовавшего в период революции в реформировании английского образования и науки.

Ф.А. Йейтс обращает внимание на определенное идейное сходство некоторых текстов розенкрейцеров (включая упомянутые манифесты) и бэконовской Новой Атлантиды, и исходя отсюда, а также из наличия некоего англо-германского “коридора влияния”, прямо причисляет Бэкона к “розенкрейцерам” (14) [11; также 12, pp.174-75]. Действительно, в некотором отношении нельзя не видеть близости общих установок “Новой Атлантиды” и манифестов “розенкрейцеров”: и там и здесь речь идет о радикальном преобразовании наук (причем с акцентом именно на “познание природы”), и там и здесь для этого существует особое Общество или Орден, и у Бэкона и у “розенкрейцеров” идет речь о неких “универсальном методе”, “универсальной науке” и “универсальном языке”(15). С другой стороны, действительно, между текстами “розенкрейцеров” и “Новой Атлантидой” можно заметить и определенные текстуальные сходства (что, впрочем. легко может быть объяснено чисто литературными влияниями или даже, просто наличием общего литературного контекста).

Несмотря на отмеченную аргументацию нужно сказать, что гипотеза Ф.А. Йейтс – все-таки слишком смелая и далеко выходит за пределы того, что можно доказательно утверждать. Отвлекаясь от вопроса о взаимных “влияниях”, которые исследованы еще не достаточно, нужно сразу отметить целый ряд принципиальных отличий между программой розенкрейцеров и программой Бэкона:

Во-первых, организации описанные у них носят в структурном отношении совершенно различный характер. У Бэкона речь идет о создании открыто (хотя и соблюдением режима секретности, в современном смысле) действующий институализированный Орден, тесно связанный с монархической властью и церковной иерархией. В манифестах же “розенкрейцеров” говорится о “невидимом” и тайном “братстве” – классическом тайном обществе с “кругами посвящения”, никак не связанного легальным образом ни с государственной, ни с церковной иерархией и “эзотерическим” в оккультно-мистическом смысле (а может быть даже противодействующем им). Настоящая новация этих “розенкрейцеров” по сравнению с возрожденческими и предшествующими эзотерическими обществами (о которых писал Коменский в цитированном выше отрывке) состояла не в изменении структуры их организации, которая осталась той же, но в том, что они объявили о своей готовности открыть часть своих “тайных знаний” и посредством печати, реформы образования и науки, на их основе преобразовать общество и государство. Этот факт “публикации”, действительно, составляет целую эпоху в истории тайных обществ, но у Бэкона, все-таки, речь о другом.

Соответственно с этим, во-вторых, полностью различаются и целевые установки и так сказать “механизмы функционирования” этих Обществ у Бэкона и “розенкрейцеров”. У Бэкона организованные усилия направлены преимущественно на исследование и открытие нового. “Универсальную науку” еще только предстоит найти, целенаправленно двигаясь вперед по намеченному пути. У “розенкрейцеров” – всё наоборот: они уже владеют универсальным алхимико-каббалистическим “тайным знанием” (заимствованным из арабо-иудейских источников, и шире из “эзотерической традиции”). Раньше (т.е. до XVII-ого века) это знание должно было сохраняться в тайне так как христианские народы были “не готовы” его принять, теперь же когда Реформацией и проч. всё “подготовлено” можно начать внедрять его в структуры общественного сознания и образования, тем самым преобразуя и устои общества. В основе розенкрейцеровского замысла, таким образом, классический оккультный миф о “тайном знании”. В отличие от бэконовской их программа носит, таким образом, не “исследовательский”, а “просветительский” характер.

Наконец, нужно еще отметить, что реформационно-революционный запал “розенкрейцеров” шел гораздо дальше, чем у Бэкона. Они говорили о тотальной и радикальной реформе всего – науки, начал образования, религии, государства. Бэкон же настаивая на серьезной реформе науки, был гораздо умереннее в церковно-государственных вопросах (он не против реформ в этой области, и даже обосновывал их необходимость, например, см. [3, v.3, pp.103-127], но его пожелания здесь не шли дальше достаточно сдержанной официальной политики преобразований проводимой правительством).

Таким образом, здесь идет речь о двух совершенно различных программах. Нельзя, конечно, исключить той возможности, что и та и другая инспирированы из некого одного, сокрытого центра, вроде того тайного братства о котором идет речь в упомянутых манифестах, а потом приобрели разное звучание у государственика и англиканина Бэкона и у радикальных континентальных протестантов (в пользу такой гипотезы, кажется, можно истолковать полунамеки лорд-канцлера, которые я упоминал несколько выше). Но, во всяком случае, излишне и говорить, что такую версию никак нельзя подтвердить оставаясь на почве строго-исторического исследования.

* * *

Более интересен тут другой момент, касающийся дальнейшей судьбы организационного замысла Бэкона. После первых поражений протестантов в Тридцатилетней войне некоторые реформаторы, тесно связанные с тем, что Ф. Йейтс называет “розенкрейцеровским просвещением”, а также с радикальными протестантскими движениями, бежали в Англию и там продолжали свою деятельность (особенно активную накануне свержения Короля и в последовавший за тем период Междуцарствия). Из этих фигур особенно интересен С. Хартлиб, деятельности которого уделяют большое внимание современные исследователи, сторонники теории о “пуританских корнях” становления науки в Англии (Р.К. Мертон, Ч. Вебстер и др.). Хартлиб, который родился в польской Пруссии, на Континенте был связан с рядом деятелей “розенкрейцеровского движения” в том числе с Иоганом Валентином Андреа (которому даже приписывали авторство розенкрейцеровских манифестов) и вдохновленным последним обществом “Antilia”. По прибытии в Англию Хартлиб со своими сотрудниками (из которых наиболее замечателен Джон Дари) развернул активную общественную, религиозную и образовательную реформаторскую деятельность. причем особый упор делался именно на реформу образования, так как Хартлиб и Дари, также как в последствии и приглашенный ими Ян Амос Коменский, полагали что именно она является орудием посредством которого будет осуществлена более радикальная реформа общества. Для этих целей они создали так называемый “невидимый колледж”, который на более эзотерическом уровне был представлен братством “Macaria” (или “Antilia”). Несомненно, что Хартлиб и его друзья глубоко восприняли идеи Бэкона, в частности выраженные в “Новой Атлантиде” и в трактате “О достоинстве и приумножении наук”. При этом также несомненно и то, что они подвергли эти идеи существенной переинтерпретации в соответствии со своими эзотерическими взглядами, радикальным протестантизмом и республиканством.

Теоретики “пуританского происхождения науки”, в частности Р.К. Мертон [15, pp.112-117] и Ч. Вебстер [13, pp.1-72] придают деятельности Хартлиба и его сотрудников, в религиозном отношении, ориентированных на пуританизм и индепенденство (в значительной степени против королевской англиканской церкви), а в политическом – поддерживавших революцию. “Невидимый колледж” эти исследователи считают непосредственным продолжением замысла Бэкона и предшественником Королевского Общества. Такого рода интерпретация придает этому движению совершенно исключительное значение, собственно и позволяющее говорить в организационном смысле о “пуританской” и “революционной” науке.

Этот тезис очень популярен и на Западе и у нас, однако, при внимательном продумывании его оказывается, что он основан на очень зыбком основании. В отношении Бэкона я уже отметил, что розенкрейцеры-реформаторы во главе с Хартлибом существенно переинтерпретировали замысел лорд-канцлера в соответствии со своими установками. Так у Бэкона идет речь о видимой, институализированной и имеющей поддержку государственной (королевской) власти и церковной иерархии организации, при чем в ее функционировании научная модернизация, резко отделена от реформ в религиозной и государственной сфере (наука не лезет не в свое дело) и никак не связана, скажем с замыслами достижения христианского единства (вне церкви Англии). В то время как Хартлиб, Коменский и другие создали “невидимое братство”, стремящееся в значительной степени к религиозным целям, в частности, к “соединению христиан” [13, pp.23-24]. При этом они опираются на преобладающую в континентальном протестантизме идею “невидимой Церкви” и соответствующее понимание единства (см. например у Коменского [5, с.101-127]), в значительной степени такое понимание совершенно чуждо англиканину Бэкону. В целом, при определенных нюансах, программа этих людей ближе к “розенкрейцеровской”, чем к “бэконовской”.

С другой стороны, в отношении преемственности Королевского общества, сам же Ч.Вебстер пишет, что, хотя влияние Хартлиба и его круга четко прослеживается в “нон-конформистских академиях”, сыгравших, кстати говоря, большую роль в становлении американской образовательной системы, и возникших в результате изгнания нон-конформистов из университетов в 1662 году после реставрации монархии, в отношении Королевского Общества это не может быть проделано столь ясно [13, pp.68-71]. Основатели Общества (в том числе епископ Спрат) почти никогда не упоминают Хартлиба и деятелей его круга, явно отталкиваясь и в политическом и в идейном отношении от фигур связанных с Революцией. Напротив, они всячески подчеркивают значение роялистских и англиканских корней их инициативы, причем особое значение придают именно фигуре выдающегося королевского государственного деятеля Ф. Бэкона и его замыслу [16, pp.315-316]. Такое их поведение, конечно, может иметь совершенно разные объяснения, но если, опять же отвлекаясь от вопроса о исторических влияниях, говорить только о принципиальной структуре организационного замысла основателей Королевского общества, всё же надо признать, что он гораздо ближе к исходной инициативе Ф. Бэкона, чем к тому чем занимались пуританско-розенкрейцеровские реформаторы.

* * *

Относительно упомянутых гипотез нужно заметить еще, что им сильно вредит слишком уж бедная система понятийных разграничений в отношении исследуемых организационных феноменов. Так, тот же Чарльз Вебстер, в другой своей работе [17], прослеживая связи, так называемой “магической” традиции и новоевропейской науки, различает “эзотерическую” магию (которую представляют с его точки зрения, например, Джордано Бруно и Джон Ди), а с другой стороны “демократическую” (Парацельс и Джамбатиста делла Порта), возводя социально-организационную установку Френсиса Бэкона именно ко второй. С другой стороны модный ныне историк науки и социолог Стивен Шейпин [18], вне всякой связи с проблематикой магии и герметизма, хотя и обильно используя связанную с этой проблематикой терминологию, различает только “эзотерическое” сообщество профессионалов (отличающееся особым языком, уровнем компетентности и так далее) и профаническое “общество”. В результате чего у него в XVII веке оказываются, с этой точки зрения, в наличии только два движения – первое, “эзотерическое” математическое естествознание (с крайним выражением в лице Ньютона) и “публичная” наука, связанная с экспериментальной программой Ф.Бэкона и Р.Бойля (ср. особенно [18,с.994-996]).

Из сказанного выше должно быть ясно, что такое противопоставление – слишком грубое. У Ф. Бэкона речь идет не о создании “эзотерической” или наоборот “демократической” науки, а о “научном ордене”, который предполагает участие большого количества лиц из самых разных слоев и при этом имеющем ранжированное квази-иерархическое устройство. При при таком устройстве верхние уровни “Ордена” очень сильно отличаются по своим функциям и уровню компетентности, от нижних, но не противопоставляются им. Повторюсь еще раз, что такой “квази-иерархический” принцип, где за образец берется, в частности, устройство орденской организации, типа иезуитской, по сути отличается от “эзотерического” общества с “кругами” посвящения. (Важнейшее отличие церковной иерархической организации, на Западе, в частности – ордена, которая принимается здесь за прототип, от эзотерического сообщества, вроде гностических иди манихейских, состоит в том, что все члены ордена принадлежат одной Церкви, у них – “Один Господь, одна вера, одно крещение”(Еф.4, 5 – ср. у Бэкона [1, т.1, c.518]), тогда как в эзотерических сообществах “посвященные” противопоставлены “профанам” во всех этих отношениях. Разумеется это принципиальное различие не исключает образования “химер”, когда верхние чины ордена превращаются в “эзотерическое” общество. Такая “химера”, похоже, возникла как раз в Ордене Храма Соломона на позднем этапе его существования. Но такое развитие событий вовсе не обязательно, хотя орденская структура иерархической организации, характерная как мы заметили, именно для Запада, и располагает к нему.)


Примечания:

1. Imperium (например, один из ранних набросков бэконовского проекта “Восстановления наук” называется “Temporis Partus Masculus sive Instauratio regnum hominis, the kingdom of man – такие именно выражения употребляет Ф. Бэкон. В частности, они стоят в подзаголовке самого, пожалуй, известного его произведения – “Нового Органона”. В других контекстах он употребляет также термины собственно относящиеся к восстанавливаемой посредством науки власти человека над природой – Potentia, PotestasMagna Imperii Humani in Universum”.

2. Странно поэтому иногда читать, что Бэкон боролся за “общественно контролируемое знание” или "демократический подход к изучению природы”. В этом отношении следует скорее согласится с точкой зрения П.Фейерабенда, настаивающего на том что новая наука (строящаяся по бэконовским образцам) как раз не является “общественно контролируемой”.

3. Представитель Ордена, например, говорит: “...на наших совещаниях мы решаем, какие из наших изобретений должны быть обнародованы (published), а какие нет. И все мы даем клятвенное обязательство хранить в тайне те, которые решено не обнародовать; хотя из этих последних мы некоторые сообщаем государству, а некоторые - нет” [1, т.2, c.517]).

4. Любопытно, что Я.А.Коменский в “Панегерсии” рассматривает гуманистические академии заодно с оккультными тайными обществами и религиозными общинами и, по-видимому, отличает их от “Универсальной Академии”, которую по почину Бэкона хочет создать: “...Подобные общины-братства известны еще с давних времен (вспомним общины патриархов, египетских жрецов, брахманов, магов, друидов, раввинов), существуют они и по сей день: такие, как, например, в Италии - братство линцеев (Academia dei Lincei в которой состоял Галилей! - Д.С.), во Франции - розиев, в Испании - иллюминатов, в Германии – фругиферов, – известны наверное и иные” [5, c.236]

5. Слово secta употребляется (в том числе Ф.Бэконом) в двух контекстах: 1) сектами называются философские школы, объединяющие последователей (от глагола sequor) какого-либо философского мнения или образа жизни – это употребление по-видимому исторически более ранее, 2) также о секте говорится как о группе последователей мнения (прежде всего религиозного) противостоящего целому (прежде всего Церкви) – в этом случае слово может ассоциироваться (по смыслу, а не этимологически) c глаголом seco. У Бэкона совершенно явно прослеживается дрейф от первого понимания ко второму. Ср. тж. об этом очень важный текст Т.Гоббса “О ереси” [6, с.568-582], тут существенно, что автор состоял с Бэконом в близких отношениях. В этом сочинении Гоббса проводится специальный анализ истории и употребления слова “секта”.

6. Отметим, что современная научная организация ранжируется именно по квази-иерархическому принципу (она представляет из себя секуляризованный аналог священнической иерархии). Наиболее резко это проступает в процедуре присвоения ученых степеней: доктора наук (занимающие между прочим “кафедры”) “поставляют” низшие степени и других докторов, также как епископы поставляют друг друга и священников (это, конечно, не случайно, поскольку система “степеней” сформировалась в сугубо церковном средневековом университете). С орденской организацией такую квази-иерархию (или псевдо-иерархию) роднит также то, что она может быть “параллельной” истинной иерархии (грубо говоря священник может не иметь “степени”, а мирянин наоборот – иметь). С этим феноменом церковные власти имели дело уже средневековом университете (хотя там, как раз признавался принцип подчинения квази-иерархии церковной иерархии и члены этой научной иерархии приносили определенные религиозные обеты). С другой стороны, этот квази-иерархический принцип не совпадает с принципом эзотерического посвящения, поскольку, скажем, “доктора” не образуют внутри научного сообщества особого тайного общества.

7. Название Общества навевает также другую (чисто гипотетическую) аналогию: “Орден Дома Соломона” чрезвычайно похоже на “Орден Храма Соломона” – орден тамплиеров. Вероятность такого сближения возрастает если учесть какое значение придавалось ордену храмовников в рамках мифологии классического масонства, вызревшей также в высших слоях английского общества.

8. Это очень хорошо согласуется с нашей гипотезой – центральный руководитель ордена иезуитов назывался генералом, а региональные – провинциалами. Именно создание грандиозной жестко скоординированной системы провинциальных организаций, разбросанных по всему миру и работающих по единому плану в целях католической экспансии, было важнейшим организационным достижением иезуитов.

9. В этом два раза повторенном слове sodalitium, во втором случае связанном с artes mechanicae (отношение к которым, как мы знаем занимает исключительное место в бэконовой философии) можно видеть также намек на всеевропеиские ремесленные союзы вроде знаменитого сообщества “вольных каменщиков” – строителей больших соборов.

10. Упоминание здесь братства “королей и епископов” тоже далеко не случайно для Ф. Бэкона – ближайшего сподвижника самого, так сказать, монархического монарха Англии Якова I, который сам был достаточно серьезным мыслителем.

11. Тема восстановления братства людей через всеобщее просвещение (Иллюминатство) впоследствии будет всесторонне развита в частности Я.А. Коменским.

12. Интересно, что в то же время (конец XVI-го – начало XVII-ого века) иезуитская экспансия представляла большую проблему и в России (и Малороссии, где Орден активно участвовал в насаждении унии) – именно необходимость отпора “образовательному прозелитизму” в значительной степени инициировала тогдашнюю реформу образования (выразившуюся в частности в создании Киевской и Московской Академий). С другой стороны, любопытно, что М.Мерсенн, которых в своих планах преобразования научно-образовательной организации, вероятно находился под определенным влиянием бэконовских идей (известно что он их внимательно изучал), по-видимому рассматривал свои усилия по созданию системы международной научной кооперации особого типа как своего рода “католического ответа” [9, p.287])

13. Замечательна, между прочим, параллель, которую проводит Бэкон между выдающимся монархическим мыслителем и королем Яковом I и библейским царем Соломоном, фигура которого как видно даже из названия “научного ордена” имела большое значение для обоснования замысла реформы науки.

14. Разумеется эта точка зрения высказана не впервые Ф.А. Йейтс. Бэкона с розенкрейцеровской традицией связывает, по-видимому уже со второй половины XVII века бытующая в масонско-эзотерической среде легенда, рассматривающая Ф. Бэкона как “великого брата”. В популярном “бэконоведении” такой взгляд также представлен, например в нашумевших в свое время в связи с вопросом о предполагаемой мнимости авторства пьес Шекспира книгах. Во одной из них некто Генри Потт, между прочим, утверждает, что Бэкон не только с пятнадцати лет был “розенкрейцером”, но и, фактически, основателем всего нового масонства. Руководимое им тайное общество, якобы и написало целый ряд произведений, для вида приписанных другим авторам (в том числе В. Шекспиру и И.В.Андреа). Сам же Бэкон не умер в 1626 году, а продолжал жить еще много десятилетий и работать анонимно (нося масонское имя Pater X). Таким образом, Ф. Бэкон (которого некоторые почему-то считают тайным сыном королевы Елизаветы) оказывается кем-то вроде “Христиана Розенкрейцера” [14].

15. Совершенно не случайно, поэтому теоретики “универсального метода” и “универсального языка” (например, те же Коменский и Лейбниц) ориентировались и на Бэкона и на мыслителей, связанных с “розенкрейцеровским движением”. Надо, правда, отметить, что эта тема вообще чрезвычайно популярна в XVII веке.

Литература

1. Бэкон Ф. Сочинения в двух томах. Т.2. М.: Мысль, 1978
2. The Works of Francis Bacon..., coll. and ed. by J.Spedding, R.L.Ellis and D.D.Heath. London, 1857-1874.
3. The Letters and the Life of Francis Bacon, including all his occasional works...coll. by James Spedding. v.I-VII, London, 1861-1874.
4. Медведев И.П. Византийский гуманизм XIV-XV вв. Спб.: Алетейа, 1997
5. Коменский Я.А. Сочинения. М.: Наука, 1997
6. Гоббс Т. Сочинения в 2 т. М., Мысль, 1991
7. The Political Works of James I. Reprinted from the Edition of 1616. New York, Russell&Russell.Inc., 1965
8. Julian Martin. Francis Bacon, the State, and the Reform of Natural Philosophy. Cambridge University Press, 1992
9. Yates F.A. The French Academies of the Sixteenth Century. Norwich, The Warburg Institute, University of London, 1947
10. Геливер Б. Школы мистерий и герметические ордена // Гностики или “О лжеименном знании”, Киев: “УЦИММ-ПРЕСС” – “ИСА”, 1996
11. Yates F.A. The Rosicrucian Enlightenment. St.Albans (Herts): Paladin, 1972
12. Yates F.A. The Occult Philosophy in the Elizabethan Age. London, Boston and Henley: Routledge & Kegan Paul, 1979
13. Webster Ch. (ed.) Samuel Hartlib and the advancement of learning. Cambridge at the Univercity Press, 1970
14. Pott H. Francis Bacon and His Secret Society. London: Robert Banks & Son, 1911
15. Merton R.K. Science, Technology and Society in Seventeenth Century England. N.Y.: Howard Fertig, 1970
16. Perez-Ramos A. Bacon’s legacy // The Cambridge companion to Bacon. Cambrige University Press, 1996, pp.311-334
17. Webster Ch. From Paracelsus to Newton. Cambridge University Press, 1982.
18. Shapin S. Science and the public // Companion to the History of Modern Science. London and New York: Routledge, 1996. pp.990-1007

(Философская газета)